Интересное

Итак, почему же соблазнительная идея некоторых прогрессивных радетелей за мораль, в разных вариациях звучащая как "пусть травмируются, может, хоть тогда прозреют", или "изолируем - и пусть хоть сдохнут там", или "так им и надо", или (от интеллектуалов) "народ должен получить эту травму и передать ее дальше, чтобы дети и внуки при одной мысли (...)" - так вот, почему эта идея, простите за слог, откровенно дурацкая и ни для кого не полезная.

Подключим серьезные умы, чтобы доказать, что это я не из своей головы сейчас все придумываю. Вот несколько надерганных из разных вебинаров высказываний известных специалистов по травме. С моими комментариями в обрамлении / /.

1. Питер Левин: Травма одного человека имеет влияние на других. Даже у социальных зверей, если одно животное напряглось, увидев хищника, вскоре напрягутся все. Для людей это работает тоже. /Те самые зеркальные нейроны, да./
Травма разделяет людей. В частности, потому, что сопровождается невозможностью рациональной оценки ситуации, постоянным ощущением, что кругом враги.
Тысячи лет травматического опыта человечества привели к сильнейшему размежеванию.

/Почему это очень опасно для общества на уровне страны - понятно. Почему это опасно для мира, если упомянутое общество изолировать? Потому что "сопровождается невозможностью рациональной оценки ситуации, постоянным ощущением, что кругом враги". 

Мы, в общем, прямо сейчас видим последствия вот именно этого. Буквально этого./

2. Травма, по мнению Левина, - это разрушенные связи:
- с телом;
- витальностью;
- собственным "я";
- реальностью;
- другими людьми.
Излечение травмы заключается в возвращении этих связей.

Человек как вид эволюционно приспособлен не только воевать, но и кооперироваться, заботиться друг о друге, и дальнейшее выживание вида эволюционно устремлено именно в сторону общности, а не вражды.

Основное "лекарство" от травмы - это человеческие отношения, способность вступить в контакт со сложными переживаниями и разделить эту боль с другими.
Уязвимость приводит к встрече с другим, к связи с другим.

/Если мы хотим видеть мир безопасным, а людей, народы и страны в лице их правительств - способными к диалогу, нам нужны отношения и контакт, валидизация и трансформация сложных переживаний, возможность разделить боль, возможность проявить уязвимость.

Никто не кается - по крайней мере, искренне - будучи униженным и с ножом у горла. Каются из уязвимости. Уязвимость в условиях нападения невозможна. Ну, то есть, иногда возможна, конечно, но это высший пилотаж для особо просветленных, и вряд ли изолировать призывают именно их./

3. Стивен Порджес: эволюционно человечество как вид стремится к переговорам и безопасности в присутствии другого, к доверию, к связи, к тому, чтобы не оставаться в одиночестве. Коллективная травма - это ситуация, когда люди лишены возможности ко-регуляции друг с другом. Травма - это состояние, когда тело говорит: “я не могу быть в безопасности рядом с другим”.

Человек, пребывающий в защитном режиме, нуждается в том, чтобы находиться рядом с тем, кому можно доверять. Он бессознательно ищет признаки безопасности, и что важно, эти признаки наше тело тоже распознает, и их невозможно имитировать. Но еще они сильно связаны с уязвимостью и болью.

/Слово в слово практически с Питером Левином. Никакой боли, никакой уязвимости, никаких сожалений и покаяния без безопасности в присутствии другого вы не получите. Травматизация и передача травмы следующим поколениям приведет только к новым конфликтам и пц-у. Ни к чему больше./

4. Маленький оффтоп для тех, кто считает, что с преступниками работать не надо.
Питер Левин: Нельзя просто вернуться с войны и из горячих точек - домой, в семью, в общество. Без исцеления, без проживания того, что случилось с тобой, и того, что делал ты сам. 
Левин говорит, что это совершенное сумасшествие со стороны общества - не заниматься такой работой.

5. Джек Сол очень интересно говорит о коллективной травме: это когда связи, ощущение общности и принадлежности нарушаются, и социальные основы испытывают потрясение.

Это такая разновидность дистресса, при которой могут *отсутствовать индивидуальные симптомы ПТСР или понимание травматичности происходящего*. 
/!!! ВАЖНО ДЛЯ НАШЕЙ СИТУАЦИИ/

6. Еще Джек Сол: Тяжелая потеря, утеря материальных ресурсов, мечты, вдохновения, работы, переживание смертей - все это приводит к тому, что люди лишаются доверия, социальной связанности, общего духа, - и при этом *сталкиваются с разрушением морали, сложностью в понимании того, что является угрозой, а что - ресурсом, а также с возрастанием насилия и раздробленностью*.

/Коллективная травматизация приводит к РАЗРУШЕНИЮ морали, а не наоборот!/

В случае масштабной коллективной травмы довольно бессмысленно работать на индивидуальном уровне, работать необходимо со всей системой, поскольку все мы так или иначе связаны и являемся частью разных систем. И если верхний уровень далек от стабильности, он соответствующим образом влияет на нижние уровни. Простой пример: нестабильное состояние семьи сказывается на состоянии каждого ее члена.

Соответственно, требуется обеспечить устойчивость сообщества.

/Устойчивость общества, а не его дестабилизацию! Это во-первых.
Во-вторых, в нашем случае общество, в том числе, расширено до мирового./

7. Итак, вкратце, что мы имеем: моральную травму и моральную дезориентацию вкупе с отсутствием основ, а гештальтисты бы сказали: фона.

Что с этим предполагается делать.

Прежде всего, утверждается, что фокусировка на угрозе, тревоге и т.п., - лишь малая часть общей картины.

Очень важным в ситуации коллективной травмы становится вопрос: “Кто в ответе за случившееся? Почему это произошло?”

Травма - это *нарушение, подрыв социального и морального контекста*. И это обстоятельство оказывается даже более тяжелым, чем, собственно, ПТСР. 

/Повторяю: подрыв морального контекста - более тяжелый, чем ПТСР. Если вас кто-нибудь еще раз спросит, чего это у вас там за травма без обстрелов, - отправляйте к Джеку Солу. :)/

8. Снова Джек Сол: Серьезной проблемой оказывается и моральный дистресс от свидетельства ужасных событий и невозможности этим поделиться. (Это справедливо, в первую очередь, для участников боевых действий, но, полагаю, при полицейском режиме, когда говорить и жаловаться чревато потерей работы или даже уголовной ответственностью, эта проблема также встает в полный рост).

*Считается, что большинство суицидов - следствие именно этого морального ущерба, а вовсе не ПТСР.*

8. Еще Джек Сол. Плохая новость. Коллективная травма влияет на всех. Солдаты как инструмент войны оказываются свидетелями ужасных событий, но реальность такова, что об этом должно узнать все сообщество, - и тогда вернувшиеся из горячих точек военные становятся своего рода проводниками. 
Существует потребность в подтверждении, признании ответственности всего сообщества за случившееся.

/Обличители и адепты коллективной ответственности здесь совершенно напрасно приготовились потирать ручки. В приведенном примере речь идет об обществе "условно незапятнанных" vs "солдаты как исполнители и свидетели ужасов (неважно, насколько "благородной" войны)" - и - ВНИМАНИЕ! - ответственности общества перед _своими_ "запятнанными" военными. В нашей истории, повторюсь, проблема расширяется на весь мир. И роли - тоже. Хотя внутри всем этим тоже придется заниматься обеим нашим странам.
Но травмированное сообщество в виде страны будет влиять на всех, какой бы колючей проволокой его не огородили./

Вроде, с тем, что травматизация - это таки плохо и не полезно никому, ясно.
Дальше. Что делать?

9. Здесь - и далее все тот же Джек Сол.  
Естественными ответами на травму являются не только травматические стрессовые реакции, но также стыд и вина.

У большинства людей есть некоторый изначальный моральный нарратив, понятие о ценностях, и в боевых условиях он подвергается серьезному воздействию. Нарушается способность к эмпатии, наступает десенсибилизация, - иначе вы просто не сможете функционировать в ненормальной обстановке: солдат на войне не сможет убивать.
Но вместе с тем существует и потребность восстановить, вернуть себе моральные ориентиры.

Игнорирование и отрицание тут не помогут. Коллективная травма от этого не исчезает. И работать нужно не только со страдающими от ПТСР, - работать нужно со всем обществом. В тех, кто слушает, также идет процесс исцеления, - не только в тех, кто делится.

/Здесь, кажется, всем все ясно и никто не будет возражать./

10. Как сделать так, чтобы люди оказались готовы услышать все эти тяжелые истории?  

На уровне государства как общества работают с семьей как с социальной единицей: обеспечивают семьям физическую и моральную поддержку, поскольку семьи оказываются совершенно затоплены тяжелыми переживаниями в катастрофических ситуациях. На уровне семьи создается прочное сообщество, специалисты всячески *способствуют повышению устойчивости и сопротивляемости семьи*.

/Что станет такой социальной единицей на уровне западного мира как общества - пока не очень ясно. Но речь опять в любом случае о повышении устойчивости, а не о дестабилизации. Психика не пойдет в тяжелые переживания в состоянии истощения и небезопасности./

11. Основное, в чем нуждаются люди в подобных ситуациях, вы удивитесь, - чувствовать себя комфортно в социальном контексте, людям нужен надежный социальный фундамент.
*Воссоздать социальные связи, вернуться в социальный контекст - причем, в защищающий и безопасный социальный контекст*. 

/Нужно ли пояснять, что кэнселлинг и буллинг служат прямо противоположным целям?/

12. Как ни удивительно, мощным инструментом оказалось искусство. 
Была проведена исследовательская работа с ветеранами войн, испытывающими моральный дистресс: им предложили создать художественные инсталляции, рассказывающие истории о войне и том, как она на них повлияла.
И здесь искусство становится инструментом, позволяющим встретиться со сложными вещами, которые не так-то просто выразить словами. Оно помогает экстернализовать опыт и разместить его в социальном пространстве, сделать доступным для других членов сообщества - не через рассказ, через обращение непосредственно к переживаниям. Искусство связывает психическую субъектность, авторство действия с пережитым опытом, делает его зримым - и таким образом позволяет обсуждать его и разделить с другими.
И нарратив становится более подвижным - а значит, изменяющимся.

/Надо ли здесь говорить, что исключение российских представителей культуры и искусства, равно как и рефлексии россиян по этому поводу - служит прямо противоположной цели/.

Да, все эти "Что делать?" - они не про боевые действия и противостояние, они про другой этап, когда травматизация уже, к сожалению, случилась. 
Они о том, как это исправить.

Непростая работа по интеграции комбатантов (и прочего сложного и неприглядного) - ответственность сообщества. 
Сообществ каждой из наших стран, когда то, что нельзя называть, прекратится. 
И ответственность мирового сообщества. Потому что избегание этой работы делает травму коллективной. На любом уровне, как мне кажется.

Поэтому так важно не игнорировать, не избегать, не вытеснять, не изолировать - а встретиться, разделить, интегрировать.

!!! Для любителей не вникать в текст.
Я здесь пишу о психологическом аспекте. Определение виновных, вынесение приговора и наказание за преступления- сфера юридической и судебной системы. 
О ней здесь речи нет.

Dix

Посттравматический рост: теоретические модели и способы осмысления

История изучения посттравматических состояний формировалась вокруг описания тех многочисленных негативных последствий, которые вносят травма и тяжёлый стресс в жизнь человека, что было обусловлено в первую очередь потребностями диагностики и оказания помощи пострадавшим. Вместе с тем идея о взаимосвязи разрушительных и жизнеутверждающих сторон различных жизненных кризисов всегда присутствовала в человеческой культуре на уровне мифов, религии, философии и искусства.

Вероятно, одну из первых попыток научного осмысления этой темы предприняла русский психоаналитик Сабина Шпильрейн в работе «Деструкция как причина становления», в которой исследуется неразрывная связь между актом становления и разрушения. «Становление – это результат разрушения, оно обусловлено разрушением…никакое изменение не может происходить без уничтожения старого состояния», – пишет Шпильрейн.

Концепция посттравматического роста личности разрабатывается в рамках социально-когнитивного подхода, согласно которому травматическое событие вносит болезненный разлад между имеющимися у человека базисными убеждениями и посттравматическими реалиями жизни. Ронни Янофф-Бульман описывает процесс преодоления травмы как «наведение мостов» между осмысленной упорядоченностью жизни до травмы и бессмысленным хаосом травматического опыта, которое происходит в два этапа: 1) на первом этапе совладания с интенсивным стрессом актуализируются механизмы психических защит отрицания, избегания и диссоциации травматического опыта; 2) после некоторой редукции эмоционального стресса при поддержке значимых Других начинается конструктивно-ориентированная когнитивная проработка травматического опыта.

Р. Янофф-Бульман считает, что преодоление психической травмы связано с перестройкой системы базисных убеждений и установлением согласованной картины мира, включающей в себя переосмысленный опыт травмы. Травматический опыт вносит в картину мира пострадавших представления о собственной уязвимости, ограниченной контролируемости событий, относительности справедливости и доброжелательности мира. Сами по себе эти «приобретения» не являются позитивными изменениями, отмечает Р. Янофф‑Бульман, но они могут быть интерпретированы как позитивные. В конечном итоге, согласно теореме Томаса: «Если человек определяет ситуацию как реальную – она реальна по своим последствиям». Это значит, что если пострадавшие определяют экстремальную ситуацию как несущую позитивные изменения, то эти изменения действительно начнут происходить. Р. Янофф-Бульман описывает следующие направления, в которых могут осуществляться позитивные личностные изменения после психической травмы:

Самоотношение. В культуре повсеместно и во все времена существовало убеждение в духовной ценности страдания. Людям, прошедшим через серьёзные жизненные испытания, приписывают такие качества, как личностная сила, мудрость, просветлённость и т.д. Это социальное представление поддерживает позитивное самоотношение травмированных индивидов, чья самооценка серьёзно пострадала в результате жизненного кризиса.
Расширение Я-концепции. Новый опыт, даже если это опыт травматический, заставляет человека обращаться за поддержкой в поисках моделей для подражания и социального сравнения, благодаря чему человек расширяет свой репертуар копинг-стратегий, идеалов и ценностей, приходит к лучшему пониманию самого себя и своего поведения.
Социальная компетентность. Совладание с кризисной ситуацией зачастую требует привлечения дополнительных ресурсов, поиск которых стимулирует развитие навыков коммуникации, социальной компетентности, новых поведенческих паттернов и т.д.
Психологическая готовность. Р. Янофф-Бульман пишет, что самая распространённая фраза, которую можно услышать от пострадавших – это «Я никогда не думал, что это случится со мной!». Действительно, эксплицитные абстрактные представления о том, что в мире существуют различные бедствия, не согласуются с имплицитными убеждениями о доброжелательности и справедливости мира. Как вакцинация штаммами микробов или вирусов стимулирует работу иммунитета, позволяя организму находиться в состоянии готовности к угрозе, так же и проживание различных кризисов может способствовать лучшей психологической готовности к всевозможным жизненным перипетиям.
Экзистенциальная переоценка. Переживающие жизненный кризис люди часто задумываются над общечеловеческими вопросами о жизни и смерти, судьбе, Боге, смысле страданий, свободы воли и т.д. В поисках ответов пострадавшие обращаются к религии, философии, психологии, искусству. Их жизнь обретает экзистенциальное измерение, что может интерпретироваться как посттравматический духовный и личностный рост.

Собственно термин «посттравматический рост» для описания субъективно воспринимаемых позитивных личностных изменений после травматических, кризисных и стрессовых событий был предложен американскими психологами Ричардом Тэдэши и Лоуренсом Кэлхоуном в 1990‑х гг. на волне интереса к позитивной психологии. Авторы настаивают на том, чтобы концепция посттравматического роста личности достаточно чётко отделялась от психических защит, как механизмов, ориентированных в большей степени на редукцию стресса даже за счёт искажения реальности, или совладающего поведения, целью которого является адаптация к внешней реальности и сохранение психологического «статус-кво». Напротив, посттравматический рост личности возникает в условиях невозможности приспособиться к ситуации, избежать изменений и связанного с этим стресса.

Указания на то, что феномен посттравматического роста личности не может быть осмыслен и понят в терминах «адаптации», «совладания» и «восстановления», содержатся и в работах, посвящённых антихрупкости – свойстве естественных сложных систем, способных изменяться со временем, использовать случайности, ошибки и стрессовые ситуации для самосовершенствования. Автор термина «антихрупкость» Нассиб Талеб считает, что посттравматический рост является антихрупкой реакцией психики на стресс и, следовательно, должен осмысляться не с позиций приспособления к стрессу, а с позиций использования стресса для развития системы (личности). Так как человеческая психика является сложной естественной системой, изменяющейся со временем и реагирующей на случайность и неопределённость внешнего мира, ей естественным образом присуща антихрупкость – способность использовать стрессовые ситуации для самосовершенствования. Триггерами для активации антихрупкой реакции сложной системы являются непредсказуемые события, не имеющие аналогов в предшествующем опыте (Н. Талеб называет такие события «чёрные лебеди»), влекущие за собой масштабные последствия во внешних условиях и вынуждающие систему к кардинальным внутренним структурным изменениям.

Н. Талеб описывает энергетический аспект антихрупкости: экстремальное событие провоцирует гиперреакцию системы – высвобождение избыточной энергии, которая выводит систему из равновесия, стимулируя изменение и переход системы в качественно новое состояние. Гипертрофированная потребность некоторых людей к упорядоченности, контролируемости и предсказуемости мира блокирует антихрупкие реакции, делая личность уязвимой в кризисных ситуациях.

Р. Тэдэши и Л. Кэлхоун предлагают метафору землетрясения для описания воздействия травматического события на личность и последующий посттравматический рост. Как землетрясение приносит разрушения, выявляет уязвимости и заставляет возводить более прочные конструкции и быть готовыми к сейсмической активности, так же и травма разрушает уязвимые компоненты личностной структуры, стимулирует к образованию новых и реструктуризации уже существующих иерархических связей между различными личностными системами и свойствами. В свою очередь устойчивые структуры не пострадают от «сейсмической активности» или пострадают лишь настолько, чтобы быть восстановленными в первоначальном виде. Р. Тэдэши и Л. Кэлхоун полагают, что хотя именно испытываемый личностью стресс является стимулом для актуализации процессов, потенциально (но не обязательно) способных привести к посттравматическому росту, наличие или отсутствие посттравматического стресса не является индикатором для оценки происходящих после травмы личностных изменений. Эти процессы – роста и стресса после травмы, согласно гипотезе авторов, протекают параллельно и независимо друг от друга.

Процессуальное описание посттравматического роста в модели Р. Тэдэши и Л. Кэлхоуна выглядит следующим образом:

1) экстремальное событие разрушает базисные убеждения о мире и о себе, разрывает непрерывную ткань личной истории (нарратив) и делает управление стрессом привычными способами (психические защиты, копинг-стратегии) неэффективным;

2) попытки эмоционально и когнитивно справиться с кризисом сопровождаются устойчивым стрессом и носят характер навязчивого, неконтролируемого размышления, постоянного мысленного возвращения к травматическим событиям;

3) обращение за социально-психологической поддержкой, которая выполняет две функции – канализацию негативных эмоций через самораскрытие и обретение новых поведенческих прототипов в лице людей переживших схожий опыт;

4) размышления над случившемся приобретают контролируемый и целенаправленный характер, продуцируются конструктивные смыслы травматической ситуации, которая вписывается в расширенный жизненный нарратив;

5) результат пережитого опыта, выраженный в изменениях системы отношений личности к миру, окружающим людям и самому себе, субъективно воспринимается как личностный рост и обретение мудрости.

Области посттравматического роста личности в модели Р. Тэдэши и Л. Кэлхоуна включают в себя:

1) Возросшее ощущение ценности жизни. Люди, пережившие экстремальные события, часто сообщают о том, что стали больше ценить жизнь и те повседневные мелочи, на которые раньше не обращали внимания. Нередки также высказывания о том, что им «повезло», так как ситуация могла сложиться намного хуже.

2) Возросшее ощущение силы своей личности. Пройдя испытания, связанные с экстремальной ситуацией, человек открывает в себе качества, о которых раньше не догадывался. Это могут быть как сильные стороны характера, например, решимость, выносливость, целеустремлённость, так и слабые – ранимость, страх, неуверенность. Парадоксальным образом, отмечают Р. Тэдэши и Л. Кэлхоун, в людях, испытавших посттравматический рост, понимание своей уязвимости переплетается с осознанием силы своей личности. Личностный рост в этой области переживается как комбинация ясного осознания того, что плохие ситуации могут случиться и случаются, и открытия, что «если я смог справиться с этим, значит, я смогу справиться с чем угодно».

3) Открытие новых жизненных перспектив и возможностей. Нередко случается так, что травматическое событие блокирует реализацию привычных форм жизненной и социальной активностей. Потеряв одни возможности, человек может обнаружить другие, причём в совершенно неожиданной сфере. Авторы приводят пример американки Кэндис Лайтнер, основавшей общественную организацию «Матери против пьяных водителей» после того, как её 13-летняя дочь погибла под колёсами автомобиля, которым управлял пьяный водитель.

4) Развитие духовности. Эта область роста содержательно тождественна экзистенциальной переоценке по Р. Янофф-Бульман и включает в себя возросший интерес к вопросам религии, философии, психологии и т.д.

5) Возросшее ощущение близости и открытости в отношениях с другими людьми. Как было описано выше, на одном из этапов посттравматического роста пострадавшие обращаются за поддержкой к другим людям. Р. Тэдэши и Л. Кэлхоун считают, что опыт самораскрытия способствует установлению более близких и доверительных отношений с окружающими.

Подводя итог вышесказанному, можем заключить, что феномен посттравматического роста описывает развитие личности в экстремальных условиях, когда адаптация к изменяющимся условиям затруднена или неэффективна. Посттравматическое развитие личности включает в себя процесс реструктуризации различных личностных систем (системы смыслов, отношений, Я-концепции, ценностей, базисных убеждений и т.д.) таким образом, чтобы травматический опыт и его последствия могли быть интегрированы в целостную картину мира, идентичность и систему социальных связей личности. Поскольку некое событие приобретает психотравмирующий статус в том случае, если необходимые для его интеграции усилия превышают индивидуальные интегративные возможности личности, посттравматическое развитие подразумевает обращение личности за социально-психологической поддержкой, предоставляющей индивиду ресурсы для интеграции травматического опыта в целостный личностный опыт.

Текст является выдержкой из диссертации, ссылка для цитирования

Толкачева О.Н. Социально-психологические факторы посттравматического роста личности: дисс…. канд. психолог. н. Саратов, 2018, 244 с.